Из темного соседского окна еле слышно долетает до нее утробный настойчивый бас Антона Семеновича, а ему вторит смешливый и жеманно недовольный шепот его жены. Вдруг резкий томный «ох» Светланы обрывает шутливую супружескую перебранку, и отчаянная зависть наносит тысячный порез на истерзанное Валино сердце, вливает в него новую дозу ядовитой горечи и несправедливой обиды. Кому отдать свое молодое красивое страждущее тело? Ритмичный скрежет гонит ее прочь от дома счастливой соседки.
Едва дыша, осторожно ступая, спускается Валя по извилистой тропинке между высоких заборов. Где-то совсем рядом слышит она приглушенный лязг железной цепи и шумно приближающееся собачье дыхание. Пара умных сочувствующих глаз провожает ее вдоль всего участка, огороженного давно осевшей сеткой-рабицей. Валя знает, что стоит только верному сторожу подать голос, как любопытные хозяева окажутся у окон. И тогда ей конец!
Но вот тропинка вырывается из лабиринта покосившихся плетней на открытый покатый косогор, где совсем недавно прошлись косцы и только одинокое черное пятно старой бани может послужить ненадежным укрытием. Валя оглядывается, словно в слабой надежде, что неведомая влекущая ее сила позволит одуматься и сбежать в спасительную тень, но та уверенно и безжалостно толкает ее на высветленный полнолунием склон. Тело ее колотит жесточайший озноб, ступни уже не чувствуют острые уколы срезанной осоки, безвольные руки более не прикрывают покачивающуюся при ходьбе грудь.
И только когда пальцы ее ног касаются неподвижной поверхности по-летнему теплой воды, способность ощущать и мыслить возвращаются к Вале. Сдерживая дрожь последним усилием воли, медленно входит она в туманные объятия этой неглубокой заводи на изломе их крохотной речушки. Продрогшее в ночном сыром воздухе тело погружается в парное молоко, и миллионы очнувшихся рецепторов посылают в мозг синхронные импульсы сладостного блаженства. Израненные ступни приятно вязнут в мягком илистом дне, волосы тяжелеют, а все остальное наполняется чудесной, ни с чем несравнимой невесомостью.
Валя целиком отдается этому новому, сошедшему на нее откуда-то свыше, чувству. Легкое покачивание в ласковой зыби тихого омута неспешно убаюкивает ее, а нежные всплески где-то в отдалении напевают свою таинственную колыбельную песнь. Но стоит девушке лишь чуть откинуть назад свою доверчивую головку и прикрыть усталые веки, как ее всегдашний мучитель мгновенно предстает перед ней. Жуткий гигантский змей! Где-то в непроницаемой толще темных вод обвивает он толстыми кольцами ее голени и бедра, толкает своими могучими изгибами в слабую грудь, плотоядно исследует ее мягкий беззащитный живот, царапает острой чешуей ее бритый лобок и грозит совершить с ней то, от одной мысли о чем, сжигают ее страх, боль и стыд.
Валя обхватывает себя, тщетно пытаясь прикрыться от неотвратимого натиска кошмарного существа, но руки ее словно более не подчиняются ей, а действуют заодно со свирепым насильником. Ладони мнут изнывающую от желания грудь, пальцы грубо проникают в судорожно стиснутую промежность и раздвигают ее скользкие губы, дабы впустить гадкого зверя в трепещущую между ними щель. И уже в следующий момент хищная голова рептилии вторгается в ее сочащееся похотью лоно, такая огромная и твердая, что Валины глаза округляются, а из ее рта исходит протяжный испуганный стон. Но алчный аспид и не помышляет о передышке, его змеиная шея бьется и извивается в растянутом влагалище, а треугольный череп тычется все глубже в нежное женское нутро. Валя готова кричать от переполняющего ее ужаса, но пальцы ее остервенело кружат вокруг разбухшего клитора, ноги расходятся как можно шире, а таз стремиться навстречу грубому давлению хладнокровного монстра.
Доселе незыблемая речная гладь вокруг нее вдруг волнуется, закипает, пузырится и пенится. Со всех сторон то тут, то там выныривают и вновь скрываются чешуйчатые кольца, заостренный хвост с яростной силой взбивает бурлящий водоворот, окатывая Валю фонтаном горячих брызг. Теперь она не в силах сдерживать сладострастные крики, полностью подчиняясь охватившему ее вожделению. Змеиная голова упорно толкает ее матку и распирает изнутри пульсирующее спазмами влагалище, а ее собственные пальцы уже возносят ее на ту вершину, где нет ни страха, ни боли, ни стыда.
– Она одержима. – Вердикт слетает с улыбающихся губ брата Майка скоро и беспристрастно. – Сильным бесом, опасным. Но нет ничего сильнее Господа нашего, Иисуса Христа. Его Именем я очищу ее греховную душу. В следующее воскресенье приводи ее на службу. Сразу после проведем обряд.
После долгих и однообразных расшаркиваний, которые брат Майк принимает с приятной шутливой снисходительностью, Степа и Валя выходят за калитку чудесного домика небесно-голубого цвета. Одинокая тучка как раз заслоняет яркое летнее солнце, и легкий ветерок, лаская утомленную зноем зелень, пробегает волнами по высокой колосистой траве и шелестит у их ног.
– Степочка, прости меня. – Валя умоляюще протягивает слабые руки к мужу.
– Там посмотрим. – Не глядя на нее, Степа быстрым шагом удаляется в сторону Нижней Поповки.
IV
Следующее воскресенье наступает, как водится, после следующей субботы. И хотя предшествующая неделя кажется долгой, тоскливой и тревожной, заканчивается она так же, как и любая другая неделя, на седьмой день. И вот уже снова Степа с Валей сидят в просторном светлом зале «Дома трезвости». Степа в подражание брату Майку носит синюю рубаху, но лишенную того благородного оттенка, который так явственно подчеркивает непреодолимую между ними разницу. Валя в белом платье и белом же платке, наброшенном на голову по православному обычаю, держит руки на коленях в знак своего полного раскаяния и готовности следовать предписанному ритуалу очищения. С печальными и серьезными лицами слушают они проповедь и, когда надо, вслед за всеми затягивают «Аллилуйя! Аллилуйя!»
По сложившейся традиции в конце службы брат Майк принимает пожертвования от паствы и долгое время как будто вовсе не вспоминает о запланированном обряде. И только когда задние скамейки с грохотом двигаются и народ начинает постепенно пробираться к выходу, пастор вновь возвышает голос:
– Братья и сестры! Сегодня у нас еще одно счастливое событие. Наш брат во Христе Степан привел к нам еще одну заблудшую душу. Я попрошу ее выйти сюда, ко мне.
Валя смущенно поднимается со своего места и направляется на возвышение, откуда брат Майк читает свои богоугодные речи. Некоторые братья-трезвенники покладисто возвращаются в зал, но большинство продолжает нерешительно мяться у дверей, сомневаясь в том, что последнее объявление их как-то касается.
– Поприветствуйте Валентину. – Брат Майк делает глоток из своего дежурного графинчика. – Ее грех – похоть.
Одобрительный гул разливается по задним рядам, и поредевшая было толпа начинает проворно собираться, растекаться по приходу и вновь рассаживаться на стульях и скамьях. Валино лицо полыхает краской. Она была готова к чему-то унизительному в этом роде, но не при таком стечении народа. Слезы стыда застилают ей глаза, и она не в силах разобрать даже хорошо знакомые довольные физиономии соседей.
– Она подвержена блуду во всех проявлениях. – Невозмутимый голос брата Майка гремит где-то поблизости, среди зрителей же воцаряется почти полная тишина. – В своей одержимости блудом она потеряла всякий стыд. Ходит голой по ночам и соблазняет мужчин, желая отдаться первому встречному. – Кто-то в толпе присвистывает. – Но сегодня она будет очищена от греха! Господь войдет в нее и изгонит скверну из ее порочного тела. Аминь!
Брат Майк с галантными ужимками подает Вале руку и подводит несчастную девушку к деревянной колонне, поддерживающей своды просторного помещения. Братство трезвенников с неподдельным интересом наблюдает за тем, как пастор связывает ей руки в запястьях, затем после пары неудачных попыток перебрасывает свободный конец веревки через балку под потолком, натягивает его и, наконец, закрепляет хитроумным узлом за вбитую в ту же колонну стальную скобу. Связанные Валины руки больно вздернуты кверху, так что ей приходится привстать на носки и прижаться всем телом к шершавому столбу, но она готова стерпеть любые муки, лишь бы все это быстрее закончилось и ей позволили вернуться в счастливую законную жизнь со своим супругом. Благодарная публика в свою очередь с удовольствием поглядывает на ее приподнявшийся подол и напрягшиеся под ним бедра. Трудно не заметить, как грациозно смотрится точеная Валина фигурка в столь принужденной позе и в облегающем белом платьице.
– Привели к Иисусу бесноватого слепого и немого. – Брат Майк тонко чувствует настроение паствы и не забывает в нужный момент смягчать человеческие сердца доброй проповедью. – И Господь изгнал из страждущего беса, так что тот стал и говорить, и видеть. – С этими словами он повязывает на Валины глаза ее же свернутый в узкую полоску платок. – И дивился весь народ и говорил: «Не это ли Христос, Господь наш?»
Воздух рассекает резкий взмах тонкого гибкого прута, и Валя вздрагивает от упавшего на ее напряженную ягодицу первого удара. Тело ее сжимается еще больше, пальцы пытаются шевельнуться в тугой петле, ноги переступают на чуть дрожащих носках, но ни один звук не покидает ее плотно сжатых губ. Некоторые мужчины переводят озадаченные или даже неуверенно злорадные взгляды на Степу, но тот лишь как обычно вытягивает свою петушиную шею и сосредоточенно следит за происходящим на пасторском помосте. Брат Майк снова широко размахивается своим исцеляющим бичом, и в кромешной тишине раздается очередной смачный шлепок.
– Фарисеи прознали о том, что Господь наш Иисус Христос изгоняет бесов из бесноватых, и обвинили его в том, будто делает Он это силой вельзевула. – Прут свистит все резче, а удары его всего чаще ложатся на Валины ягодицы. – Но Иисус отвечал: «если бес беса изгоняет, то никак иначе, что бес надвое разделился». – При слове «бес» брат Майк бьет особенно нещадно. – А если бес надвое делится, то не так уж царство беса и сильно!
