Последний удар, просвистевший вместе со словом «сильно», выходит особенно хлестким, и несчастная Валя, не выдержав пытки, тягуче и по-бабьи жалобно взвывает на весь приход. Вспотевший от непривычных усилий, но обрадованный достигнутым эффектом пастор декламирует театрально-раскатистым фаустовским манером:
– Слышишь ли ты меня, бес?
Но Валя снова молчит. Тогда брат Майк подзывает дюжего молодца механика Гаврилу и назначает его на роль экзекутора. Тот смущенно улыбается, почесывает свою кудрявую голову и примеряется к кажущемуся крохотным в его увесистом кулаке прутику. Охотно и проворно опускает он орудие это на раскачивающуюся в тщетных попытках уклониться Валину попу. Однако жертва истязаний не издает более ни единого звука, несмотря на громовые призывы экзорциста и всевозрастающие темп и силу падающих на нее ударов.
– Через тряпку не годится. – Чей-то авторитетный голос из притихшей толпы растолковывает причину очевидной заминки.
Не вынуждая намекать себе дважды, лихим движением и с шутовской ухмылкой на раскрасневшейся физиономии механик Гаврила задирает Валино платье выше пояса и накидывает треснувший подол ей же на голову. Публика оживленно гудит, довольная дерзкой выходкой веселого здоровяка, и одобрительно оценивает скромные белые трусики, уже несколько взмокшие от жары и побоев. Теперь размашистые шлепки оставляют на нежной девичьей коже четкие розовые полосы, ложащиеся аккуратно вдоль границы ажурной ткани.
– Тьфу! Бесстыдница! – Старая алкоголичка баба Зина в гневе вскакивает и, злобно пихая локтями, пробирается к выходу. – Глаза б мои не глядели!
Толпа, теперь состоящая исключительно из мужчин, вяло улюлюкает ей в след. Но порожденное уходом старухи движение и освободившееся место приводит братство трезвенников в некоторое волнение. Средние ряды привстают, заслоняя обзор задним, последние, разумеется, выражают явное неудовольствие, напирают и, пользуясь сосредоточенностью пастора на совершаемом обряде, лезут вперед чуть ли не по головам. Зато механик Гаврила действует все так же уверенно и методично, широкими мазками печатает он на Валиных ягодицах свой незатейливый импрессионистский узор.
В общей суматохе уже известный нам бывший староста Геннадий Трофимович, каким-то непостижимым образом оказавшийся в первом ряду, видимо, в силу не утраченных карьеристских талантов, низко пригибается и ловко сдергивает с Вали ее уже почти полностью пропитанные потом трусики. Публика мгновенно замирает и замолкает, только зычный голос брата Майка трубит с невысокого помоста.
– К тебе обращаюсь, бес! Встань же передо мной и отвечай!
Тонкая белая ткань плавно сбегает по мокрым напряженным бедрам, на долю секунды задерживается у дрожащих коленей и падает у поднятых на носочки ступней. Несколько десятков воспаленных глаз пристально буравят открывшиеся во всей своей красоте и беззащитности девичьи прелести. Некоторые лица наливаются малиновой краской, другие покусывают сухие губы или жуют густые усы, третьи каменеют в натянутых звериных оскалах. Общая масса мужских тел придвигается к приходской сцене тесным грузным немым полукругом. Лишь механик Гаврила, как человек чрезвычайно ответственный, с двойным усердием обрабатывает гибким прутиком только что открывшиеся белые участки кожи на ягодицах.
Наконец, брат Майк обращает внимание на не вполне благостные настроения, охватившие его паству. Он высоко поднимает ладонь в смиряющем жесте, сбрасывает накинутый на голову Вале подол, развязывает несчастной глаза и заглядывает в них. Его смелый взгляд встречают два огромных черных зрачка, подернутые такой густой поволокой, что всякий свет тонет и потухает в их бесконечной глубине. На лице пастора отражается легкое замешательство. Нет, не шок и не потрясение, всего лишь секундное сомнение, но его разительный контраст с доселе властным и самоуверенным выражением замечает всякий зрячий. Брат Майк скоро овладевает собственной мимикой и вопрошает:
– Чего ты хочешь, бес?
– Трахни меня! – Слетают с Валиных губ слова сначала едва слышно, потом громко, умоляюще, страстно, полной грудью. – Трахни меня!
– Чего ж мы стоим? Какой к черту бес? Да когда сама девка просит! – Разом гремят десятки сиплых, хриплых и рычащих голосов, и плотный полукруг единой тенью смыкается вокруг деревянной колонны и подвешенной возле нее девушки.
– Братья! – Брат Майк взывает к обезумевшей толпе, но его мгновенно оттирают в сторону.
Слышится треск раздираемого в клочья платья, угрюмая пыхтящая груда бывших алкоголиков сжимается в животные тиски, в страшной давке сильные и молодые оттесняют старых и увечных, множество растопыренных рук тянется к привязанной, теперь уже полностью голой Вале. Несколько из них одновременно вторгаются в ее промежность, и их пальцы вязнут в сочной мякоти женского естества, из которой брызжет скользкая жидкость, как из раздавленного переспелого фрукта. Другие руки хватают ее везде, докуда могут дотянуться через сплошной слой облепивших ее братьев, щипают за ягодицы, дергают за соски, сжимают и оттягивают кожу, лишь бы удержаться возле вожделенного обнаженного тела. Механик Гаврила, некогда занимавший самую выгодную позицию, вдруг осознает, что оказался не у дел, и, потрясая над головой прутом, лезет в гущу потных насильников. Даже Геннадий Трофимович на четвереньках просачивается через частокол переминающихся ног, чтобы присосаться беззубым ртом к манящей его мокрой щелке.
Общая нервозность толпы возрастает, но находятся разумные голоса, наверняка, среди отодвинутых на периферию, которые чуть гасят опасный накал страстей: «да куда спешить?», «все успеем!» Раздаются глухое побрякивание пряжек и характерный звук расстегиваемых молний. Разливается Валин стон, глубокий и томный. Кажется, первым вставляет в нее свою дубину ее сосед Антон Семенович. Толпа напряженно молчит, каждый с нетерпеньем ожидает только своей очереди. Один лишь Степа, приподнявшись на полусогнутых ногах, напряженно вытягивает свою длинную шею и всматривается в лицо брата Майка, пытаясь сообразить, все ли идет как задумано. А тот будто бы уже абсолютно машинально повторяет себе под нос:
– Если я изгоняю бесов Духом Святым, то и вас достигло Царствие Божие!
V
Два молодых человека, по возрасту студентов начальных курсов и одетых с намеком на принадлежность к некоей неформальной субкультуре, встречаются, как и оговорено, под аркой, ведущей в мрачный двор-колодец. Один из них, тот что повыше, с длинными черными волосами до плеч и едва наметившейся растительностью на лице, – в узком черном пальто. Второй, приземистый, рыжеватый и коротко стриженный, – в видавшей виды косухе. Оба – в тяжелых не по сезону ботинках с высокой шнуровкой. Каменная пасть старинного особняка проглатывает эту молчаливую пару и приводит к неприметной парадной. Брюнет, чуть наклонившись к шуршащему динамику домофона, отчетливо произносит странные слова:
– Будь осторожен, изгоняя своего демона.
– Не избавься от лучшего в себе. – После короткой паузы доносится не менее странный ответ, и радостный сигнал оповещает об открывшемся магнитном замке.
Студенты поднимаются по широкой лестнице с коваными балюстрадами, на условленном этаже находят тяжелую дверь со знаковой табличкой «№13», и та бесшумно открывается перед ними. В темном проеме встречает их дородная фигура в бордовой шелковой сутане с капюшоном, полностью скрывающем лицо, и с золотой цепью на груди, на которой сияет золотая же пентаграмма с вписанными в нее сложными каббалистическими символами. Это магистр Маркус. Он составляет пальцы небрежно приподнятой руки в иль корнуто (или по-простонародному «козу»), молодые люди спешат повторить это тайное орденское приветствие, и хозяин нехорошей квартиры сторонится, приглашая своих гостей войти.
Разумеется, нехорошая квартира полностью электрифицирована, но все окна в ней плотно занавешены, все выключатели спрятаны за бархатными портьерами, а в руках магистра тлеет, бросая свой скудный мистический свет, красная восковая свеча. Гуськом, чтобы не потеряться в длинном коридоре, ступают три едва знакомых друг другу человека по скрипучим половицам, пока не оказываются в крохотном помещении.
– Господа! – Приятный полнозвучный голос позволяет узнать в магистре Маркусе нашего брата Майка. Сам он как будто чуточку округлился со времен своего евангелического пасторства, плечи его несколько обмякли, но осанка и уверенный тон остаются все теми же. – Считаю своим долгом наполнить о символическом взносе, налагаемом на участников таинства.
В руках его тут же оказывается отнюдь не символическая сумма наличности, ведь непреложный кодекс запрещает использование в темных ритуалах смартфонов, кассовых терминалов и иных достижений неатмосферного прогресса.
– Жду вас после облачения. – Магистр Маркус оставляет свечу на небольшом столике, освещая вешалку с несколькими висящими на ней черными балахонами, и деликатно покидает комнату, очевидно предназначенную для переодевания адептов.
Юноши, не глядя друг другу в глаза и отвернувшись спинами, сначала раздеваются догола, а затем, старательно скрывая, в первую очередь, от себя нервное возбуждение, выбирают в потемках наугад балахоны, не слишком беспокоясь об их размерах. В коридоре терпеливо поджидает магистр Маркус.
– Сосуд уже готов. – Многозначительно звучит его предуготовленная реплика, и все трое, снова гуськом, отбрасывая зловещие тени, крадутся по длинному коридору, упирающемуся в помпезную двухстворчатую дверь с витыми ручками.
Вдруг распахнувшийся портал озаряет их магическим светом полусотни красных свечей, расставленных в странном беспорядке на высоких канделябрах или попросту на полу. Посредине обширной залы видят они обнаженную девушку, распятую на косом кресте в центре гигантской, начерченной мелом, пентаграммы. Глаза ее завязаны черной атласной лентой, но и в ней нетрудно угадать хорошо знакомую нам Валю. Обнаженная грудь ее высоко вздымается, на обильно умащенной маслом коже играют блики мерцающих огней, губы ее приоткрыты, руки безвольно висят в стальных оковах. Молодые люди малодушно переглядываются, но магистр Маркус уверенным жестом приглашает их занять места перед этим сатанинским алтарем. Сам же остается чуть позади у резного аналоя, перед древнего вида книгой в кожаном переплете, и приступает к чтению глубоким низким монотонным голосом:
