Ленинград, май 1982 года. Купчино.
Ольга Петровна чувствовала, как майское солнце припекает спину через тонкую синтетику блузки. Она опаздывала. Эта мысль сверлила мозг, заставляя сердце учащенно биться где-то в горле. Их обеденный ритуал с мужем был не просто традицией — это был щит, картонная декорация нормальной жизни, которую они молча поддерживали годами. Сейчас она рисковала и этим. Он уже сидит за столом, — стучало в висках. Смотрит на часы. Борщ остывает. Его молчание будет густым, как сметана, и таким же кислым.
Ее тело, пышное, мягкое, отзывалось на спешку предательской волной жара. Грудь, не помещавшаяся в чашечки лифчика, тяжело колыхалась, а соски, натертые грубой тканью за день, затвердели и болезненно покалывали. Она ловила на себе взгляды — грубые, оценивающие, проглатывающие. И, к собственному стыду, чувствовала не только отвращение, но и крошечную искорку чего-то другого. Быть видимой. Быть желанной, пусть и так, по-свински. Какая же я дура, — ругала она себя мысленно, чувствуя, как между ног от этой мысли становится влажно и тепло. Бегу к мужу, который смотрит сквозь меня, и сама возбуждаюсь от взглядов каких-то алкашей.