Ноябрь, Москва, Бутово. Один из тех спальных районов, что кажутся бесконечным лабиринтом из одинаковых панельных коробок. Подъезд пахнет сыростью, дешёвым табаком и чужой жизнью. Я ехала к нему в состоянии, близком к кататонии. Ещё один вечер, ещё один «способный, но не собранный» парень с 1 курса колледжа. Я уже не помнила их лиц, они сливались в одно пятно — прыщавое, апатичное. Моя собственная жизнь была похожа на этот ноябрь — бессолнечная, предсказуемая, затянувшаяся. Его мать, женщина с потухшим взглядом и вечной крошкой на кофте, впустила меня молча, лишь кивнув в сторону двери. Деньги лежали на подзеркальнике в прихожей, как плата за ритуал, в котором мы все участвовали, не веря в его результат. Она ушла так же молча с большой хозяйственной сумкой на плече.
Комната парня. Стандартный подростковый хаос: футболки на стуле, пахнущий потом ковёр, монитор с застывшей игровой заставкой. И он. Ему было восемнадцать — формально взрослый, но в его глазах застыл вечный, несмываемый испуг. Он был высоким, долговязым, но сидел сгорбившись, будто старался стать меньше, незаметнее. Мы поздоровались. Его рука была влажной. Я начала урок. Говорила о логарифмах, а сама чувствовала, как мой мозг медленно превращается в вату. От этого запаха — дезодорант, смешанный с пылью и одиночеством, — меня тошнило. От собственного голоса, монотонно бубнящего формулы, — тоже. Я потянулась за водой и расстегнула верхнюю пуговицу блузки. Стало чуть легче дышать.