Таверна «Ангел-хранитель» в сумерках была особенным местом. Воздух, густой от запаха жареного мяса, свежего хлеба и пенного эля, гудел от смеха, разговоров и звонких песен. Для Барбары эта музыка жизни давно стала саундтреком её будней. В белом платье и переднике, с подносом, ловко уворачивающимся от самых неожиданных препятствий, она была душой этого заведения. Её улыбка, сияющая и искренняя, как первый луч солнца после дождя, могла растопить лёд в любой, даже самой хмурой душе.
Но сегодня за одним из столиков в углу сидел человек, чья душа, казалось, была не изо льда, а из липкой, тёмной смолы. Его звали господин Хартман, заезжий торговец из Снежной. Он был постоянным гостем уже третью неделю, и с каждым днем его взгляд, который он устремлял на Барбару, становился всё настойчивее, тяжелее.
— Барбара, дорогая! — его голос, хриплый и сладковатый, перекрыл общий гул. — Эль здесь уже выдыхается, как и моё терпение. Не пора ли составить мне компанию?
Она подошла, стараясь сохранить на лице безмятежное выражение.
—Господин Хартман, я на работе. Могу принести вам свежий кувшин.
— О, я уже утолил жажду элем, — он ловко поймал её руку, его пальцы, толстые и влажные, сжали её запястье. Барбара попыталась отстраниться, но он не отпускал. — Моя жажда теперь иного рода. Ты ведь не откажешь уважаемому клиенту в беседе?
От его прикосновения по коже побежали противные мурашки. Но вместе с ними, к её собственному ужасу, вспыхнула и странная искра — стыдливого любопытства. Он был груб, нагл, но в его настойчивости была какая-то животная, неоспоримая сила.
— Пожалуйста, отпустите, — прошептала она, чувствуя, как горит лицо.
— Или что? Позовёшь рыцарей Ордо Фавониус? — он усмехнулся, проводя большим пальцем по её ладони. Этот медленный, интимный жест вызвал внутри неё странный трепет. Протест смешался с чем-то тёплым и пугающим. — Ты же девочка приличная. Такие не любят скандалов.
Он отпустил её, но его взгляд продолжал её раздевать. Весь вечер Барбара чувствовала его глаза на себе. Каждый раз, когда она проходила мимо, его рука «случайно» касался её бедра, его пальцы слегка задевали её талию, когда она ставила на стол бокал. И с каждым разом первоначальное отвращение отступало, уступая место чему-то смутному и тревожному.
Внутри неё боролись два человека. Первая — набожная, правильная дева Барбара, сестра настоятеля церкви, которая знала, что это грех, что это унизительно. А вторая… вторая была просто девушкой, чья кожа внезапно стала невероятно чуткой, а в низу живота зажегся крошечный, но упрямый огонёк. Его грубая настойчивость была как порыв ветра, который не ломает, а лишь раскачивает тростинку, заставляя её сгибаться, открывая свою гибкость.
Мысль об этом вызывалажгучыий стыд, но вытеснить её не получалось.
Последней каплей стал эпизод у барной стойки. Она тянулась за бутылкой вина, и он оказался прямо за её спиной. Его тело на мгновение прижалось к ней, плотное, горячее. Одна его рука легла ей на живот, а другая, опустившись ниже, на мгновение, на одно крадущееся, неприличное мгновение, сжала её ягодицу через тонкую ткань платья. Не грубо, а скорее властно, утверждая своё право.
И Барбара… она не оттолкнула его. Она замерла. По её спине пробежала волна жара, а между ног возникла странная, пульсирующая пустота. Она резко вырвалась и убежала на кухню, оправдываясь перед хозяином внезапным головокружением.
Сердце колотилось где-то в горле. Щёки пылали. Она стояла, опершись о холодную каменную стену, пытаясь отдышаться. Это было неправильно. Это было ужасно. Но её тело, предательское и внезапно ожившее, твердило обратное. Ей… понравилось. Понравилась эта скрытность, эта опасность, эта животная сила, исходившая от него.
Она увидела его взгляд через зал — тяжёлый, полный понимания и обещания. Он видел её смятение. И он знал.
Собрав всю свою волю, она прошла через зал, не глядя по сторонам, и скрылась в узком коридорчике, ведущем в подсобные помещения и туалет. Дверь была тяжёлой, деревянной. Она заперла её на засов, прислонилась лбом к прохладному дереву и закрыла глаза, пытаясь унять дрожь в коленях.
Её мысли путались. Она представляла, что скажет сестра, рыцари… А потом представляла его руки. Его настойчивые, грубые ласки. Стыд подливал масла в огонь, разгоравшийся внизу живота. Она провела рукой по своему бедру, представив, что это его рука. Тело отозвалось сладкой спазмой.
Внезапно в коридоре послышались шаги. Тяжёлые, уверенные. Они остановились у двери. Сердце Барбары замерло.
— Барбара, — послышался низкий голос Хартмана. — Открой.
Это не была просьба. Это был приказ. И её тело, к её изумлению, отозвалось на этот приказ послушанием. Рука сама потянулась к засову. Деревянная щеколда со скрипом отъехала.
Он вошел, заполнив собой всё маленькое пространство. Запах эля, пота и его дорогого парфюма ударил ей в нос. Он толкнул дверь, и засов с грохотом защёлкнулся. Они были в ловушке. В его ловушке. И в её.
Он не стал ничего говорить. Его руки сразу нашли её бёдра, прижали её к себе. Его губы обрушились на её шею, не нежные, а жадные, требовательные. Барбара издала тихий стон, не протеста, а капитуляции. Её руки бессильно упали вдоль тела, а потом сами потянулись к нему, вцепившись в дорогую ткань его камзола.
— Я знал, что ты маленькая развратница, — прошептал он ей в ухо, и его горячее дыхание заставило её содрогнуться. — Ты вся дрожишь от желания.
Он был прав. Она дрожала. Дрожала от страха, от стыда, но больше всего — от нарастающего, неконтролируемого возбуждения. Его руки скользнули под её платье, сжали её ягодицы, и она прижалась к нему сильнее, чувствуя его твёрдую мужественность через одежду.
— Пожалуйста… — простонала она, не зная, о чём просит — остановиться или продолжить.
— «Пожалуйста» что, девочка? — он ухмыльнулся, поворачивая её лицом к стене. Шероховатая древесина была холодной под её горячими щеками. — Скажи, чего ты хочешь.
Она молчала, захлёбываясь собственным дыханием. Её молчание было ответом. Его пальцы нашли резинку её простых хлопчатобумажных трусиков и стащили их вниз. Прохладный воздух коснулся её горячей кожи. Потом его пальцы, смазанные чем-то скользким, что он, видимо, принёс с собой (о, Барбара, он был так уверен!), коснулись её самой сокровенной, нетронутой тайны.
Она вскрикнула от неожиданности, когда один палец, грубый и настойчивый, начал готовить её, вторгаясь в тугое, девственное отверстие. Боль была острой и непривычной, но за ней тут же последовала волна такого сильного, такого запретного удовольствия, что её ноги подкосились. Он поддержал её, прижимая к себе.
— Тише, девочка, — его голос был хриплым у неё над ухом. — Вся таверна услышит, как тебя трахают в зад.
Его слова, грязные и прямые, стали последней каплей. Внутри неё что-то оборвалось. Она перестала думать, осталось только чувствовать. Чувствовать жгучую боль, смешанную с неприличным, всепоглощающим наслаждением.
Он вошёл в неё. Медленно, но неумолимо, разрывая её изнутри. Барбара закусила губу до крови, чтобы не закричать. Мир сузился до белой, обжигающей боли и тяжести чужого тела внутри неё. Но по мере того как он начинал двигаться, боль стала отступать, трансформируясь во что-то иное. Каждый его толчок задевал какую-то неведомую ей до сих пор точку, посылая по всему её телу разряды сладострастия. Её собственное тело, предательское и благодарное, начало отвечать ему, двигаясь в такт.
Она слышала приглушённые звуки из зала — смех, музыку. Они были здесь, в нескольких шагах, а она, чистая и непорочная дева Барбара, стояла, прижатая к стене, и отдавала свою самую сокровенную, девственную часть незнакомому мужчине. И ей это нравилось. Нравилось больше, чем всё, что она испытывала до этого.
Его движения стали резче, быстрее. Его дыхание перехватило. Он пронзил её насквозь, и Барбара почувствовала, как внутри неё разливается горячая волна. Она сама достигла пика, беззвучно крича в ладонь, которую сама же и прижала ко рту, её тело билось в конвульсиях, сотрясаемое невероятным оргазмом.
Он замер, тяжело дыша ей в шею. Потом медленно вышел из неё. В комнате пахло сексом, грехом и их общим потом.
Он поправил одежду, не глядя на неё.
—До завтра, Барбара, — сказал он просто и вышел, оставив дверь приоткрытой.
Барбара медленно сползла по стене на пол. Её тело гудело, между ног и внутри пылал огонь. Она чувствовала странную, липкую влагу на внутренней стороне бедер и жгучую боль в том самом месте, которое теперь навсегда принадлежало не только ей.
Она подняла голову и увидела своё отражение в потускневшем металле трубы. Растрёпанные волосы, заплаканные глаза, алые щёки. Но в этих глазах было что-то новое. Не невинность, а знание. Знание о себе, о своём теле, о той тёмной, жаждущей части её души, которая только что проснулась.
Она медленно встала, поправила платье. Музыка в таверне всё ещё играла. Жизнь продолжалась. Но Барбара, выходя из туалета, понимала — та, прежняя, невинная Барбара, осталась там, на грязном полу. А эта новая, с горящими щеками и пустотой внутри, готова была снова выйти в зал и с улыбкой подать кому-нибудь эль. И в глубине души она уже ждала, когда господин Хартман снова придёт в таверну.
