— Не стыдись, — сказал он, будто прочитав мысли. — Это не болезнь. Это — готовность. Ты не девочка, чтобы краснеть. Ты женщина. И твоё тело знает, чего хочет. Даже если ты сама ещё не решила.
Он прижался сильнее. Пальцы вдавились в мягкую плоть сквозь ткань. Она всхлипнула. Голова закружилась. Перед глазами — вспышки. Одно мгновение — и она бы упала, если бы он не подхватил её другой рукой за талию.
— Раздевайся, — сказал он.
Она замялась. Руки дрожали. Пальцы не слушались. Пыталась расстегнуть молнию на боку — не получалось. Он вздохнул. Подошёл. Нашёл молнию. Потянул вниз. Медленно. Бархат зашелестел, сполз с плеч, осел у ног, как упавший флаг. Она стояла в колготках, бюстгальтере и трусах — старых, белых, из хлопка. Ничего соблазнительного. Ничего молодёжного. Только тело. Реальное. Возрастное. С мягкими складками на боках, с чуть обвисшей грудью, с животом, который не прячется, а просто есть, как часть жизни. Он оглядел её. Не с насмешкой. С удовлетворением.
— Вот она, — сказал он. — Настоящая. Не накачанная, не подтянутая. Своей формой живёт.
Он провёл тыльной стороной пальцев по её животу. Кожа сразу покрылась мурашками. Он усмехнулся.
— Ты вся — настоящая.
Потом поднял руку. Сначала — провёл по ключице, по шее, по подбородку. Затем — ладонь легла на левую грудь. Плотно. Целиком. Охватил. Сжал — несильно, но достаточно, чтобы она почувствовала вес, присутствие.
— Тяжёлая, — сказал он. — Хорошая. Чтобы можно было держать. Чтобы не выскользнула.
Её сосок напрягся под тканью бюстгальтера. Она закрыла глаза. Дыхание стало прерывистым. Где-то глубоко внутри — пульсация. Готовность. Не к любви. К принятию.
— Ты будешь кричать? — спросил он.
Она молчала.
— Будешь, — сказал он, как будто знал заранее. — Потому что я не буду нежным. А ты не будешь притворяться. Он снял майку. Обнажил грудь — волосатую, со шрамом над соском. Потом начал расстёгивать джинсы.
— Веди...
И она повела. Спальня была маленькой. Кровать — железная, с пружинами, которые скрипели при малейшем движении, будто предупреждали: Ты не забудешь это. Стены — в обоях с цветочками, давно выцветших, от времени покрывшихся трещинами, как паутиной. На подоконнике — банка из-под кофе, где сохли окурки. Шторы задёрнуты плотно, но свет всё равно пробивался по краям — тусклый, жёлтый, от уличного фонаря за окном. Воздух был тяжёлым. Смесь запахов: старого матраса, женской влаги и дешёвого мыла.
Колготки и трусы Саша стянул одним резким движением, как будто снимал шкуру. Бюстгальтер расстегнул сзади, пальцами — ловко, будто делал это тысячу раз. Грудь выпала наружу — мягкая, с крупными, потемневшими сосками, уже напряжёнными, как будто готовыми к боли или ласке. Живот — округлый, с бледной вертикальной полосой ниже пупка, следом от родов. Бёдра — мощные, с ямочками у основания, кожа на внутренней стороне — тонкая, почти прозрачная, покрытая мелкими капиллярами, как у тех, кто долго стоит на ногах.
Она не закрывала себя. Не потому что перестала стыдиться. Просто не могла. Тело больше не принадлежало ей. Оно стало чужим — объектом, территорией, которую сейчас будут обрабатывать. Елена легла на спину. Колени слегка согнуты. Она была раздета. Саша стоял на коленях между её ног. Он уже был голым. Член — толстый, с синеватыми венами, стоял косо, будто бы криво выросший ствол. Он не смотрел на неё. Не смотрел в глаза. Его взгляд был прикован к её промежности — к тёмным, чуть припухшим губам, к лобку, поросшему густыми, седеющими волосами, к влажному, блестящему входу, который уже выделял смазку, как будто тело предавало хозяйку заранее.
— Ну вот, — сказал он, хрипло, без эмоций. — Открылась. Как цветок.
Он провёл тыльной стороной пальца по её клитору. Лёгкое касание. Но для Елены — как удар током. Всё тело вздрогнуло. Ноги сами собой попытались сомкнуться, но он вовремя уперся локтями в её бёдра, раздвинул — широко.
— Не ёрзай, — сказал он.
Потом сплюнул. Прямо на её половые губы. Слюна блеснула в полумраке, стекла в складки. Холодная, липкая. Она вскрикнула — не от боли, а от унижения, от того, что его слюна теперь была внутри, на самом сокровенном. Он не стал медлить. Два пальца — указательный и средний — вошли в неё резко, до вторых фаланг. Без подготовки. Без нежности. Как будто вгонял гвозди.
— О-о-о... — вырвалось у неё. Голос сорвался.
Он начал двигать пальцами. Не в такте. Не для удовольствия. Для эффекта. То быстро, то замедляясь, то вращая, то резко давя на переднюю стенку влагалища. Его большой палец нашёл клитор. Начал тереть — круговыми движениями, сильнее, чем нужно. Кожа натянулась. Нервы загорелись.
— Вот так, — говорил он, будто объясняя ученику. — Здесь — точка. Здесь — канал. А здесь — — он надавил пальцем глубоко, — ...там, где ты забыла, что можешь кричать.
Она задрожала. Всё тело стало током. Грудь тяжело вздымалась, соски набухли до боли. Между ног — жар, влажность, пульсация. Каждое движение его пальцев было как удар — грубый, цепкий, профессиональный. Он не любил её. Он работал с телом. И знал, как добиться результата.
— Ты давно? — спросил он, не прекращая движения.
— Да... — прошептала она. — Давно...
— Сколько?
— Десять лет... почти.
Он хмыкнул.
— Вот оно что. Значит, невинная. Как девочка.
Он добавил третий палец. Она закричала. Не от боли — хотя было и больно. От переполненности, от ощущения, что её рвут изнутри, что там, внутри, что-то просыпается, что-то, что десять лет было мёртвым.
— Держись, — сказал он. — Сейчас будет первый.
Она закусила губу. Попыталась сдержаться. Не хотела кричать. Не хотела показывать, что ломается. Но тело не слушалось. Клитор пульсировал. Влагалище сжалось вокруг пальцев. Ноги выгнулись. Пальцы вцепились в простыню. И вдруг — спазм. Резкий, судорожный. Как удар током от позвоночника до кончиков пальцев ног. Мышцы живота сократились. Грудь дернулась. Из горла вырвался крик — высокий, животный, как будто из другой жизни.
— Ага, — сказал он, не переставая. — Вот он. Первый. Как у молодой.
Оргазм не был сладким. Он был болезненным. Как разрыв старой раны. Как плач после долгого молчания. Он не принёс облегчения. Принёс только стыд — потому что она кончила. Потому что кричала. Потому что тело ответило на чужие, грубые пальцы, как будто они были единственной правдой за десять лет лжи.
— Ну, вот видишь, — сказал он, вынимая пальцы. Они блестели, покрытые её соками.
Она лежала дрожа. Лицо было мокрым — от слёз, от пота. Грудь тяжело вздымалась. Между ног — пульсация, влажность, чувство опустошённости и наполненности одновременно. Он встал. Подошёл к краю кровати. Взял её за запястье — не резко, но и не мягко. Как берут ребёнка, которого учат ходить.
— Встань. На колени. Передо мной.
Она повиновалась. Медленно. Колени опустились на матрас, который просел под её весом. Бёдра разошлись. Грудь свисала, чуть обвисшая, с набухшими сосками, которые терлись о его живот, когда он приблизился. Он встал перед ней. Член — прямо у её лица. Близко. Она видела каждую вену, каждый изгиб, каплю влаги, которая скатилась по стволу и упала ей на ключицу.
— Бери, — сказал он. — Ртом. Глубоко. И не бойся.
Она замялась. Её опыт был давним, скудным — молодость, муж, два-три раза, по обязанности, в темноте. Ничего общего с этим. С этой близостью, с запахом пота и металла. Она открыла рот. Обхватила головку губами. Тепло. Горечь. Соль. Он не двигался. Только смотрел на неё. В глаза.
— Язык, — сказал он. — Не зубы. Язык. Как будто пробуешь.
Она стала водить языком. Сначала неуклюже как слепой. Потом — увереннее. Член напрягся. Он глубже вошёл в рот. Она закашлялась. Слюна потекла по подбородку, стекала на грудь, смешивалась с потом.
— Хорошо, — сказал он. — Теперь — до корня.
Он взял её за затылок. Не сдавил. Просто направил. И стал медленно двигаться вперёд, в её горло. Она задохнулась. Слезы потекли снова. Но он не останавливался. Двигался ритмично, как будто учил.
— Дыши носом, — говорил он. — Не борись. Прими. Это — не унижение. Это — доверие.
И вдруг — она перестала бороться. Отпустила. Разжала челюсть. Позволила ему войти. До самого конца. Его лобок прижался к её носу. Она чувствовала, как он пульсирует внутри, как её горло сжимается вокруг него, как тело реагирует — не только рот, но и внутри, между ног, где снова начало накапливаться то самое, тяжёлое, влажное напряжение. Он вышел. Медленно. Член остался твёрдым. Блестел от её слюны, от влаги, от чего-то, что уже нельзя было назвать просто физиологией.
— Ложись, — сказал он. — На спину. Ноги — на мои плечи.
Она легла. Он поднял её толстые, сильные ноги — бёдра дрогнули, кожа на внутренней стороне покрылась мурашками. Он поставил её ступни себе на плечи. Так что таз приподнялся, вход во влагалище раскрылся, стал доступным, готовым. Он не сплюнул. Не использовал пальцы. Просто провёл головкой по её губам, по клитору, по всей длине — как будто знакомился. Потом — медленно, очень медленно — вошёл. Не резко. Не грубо.
— О-о-о... — выдохнула она. — Так глубоко... Я... я не думала...
