Глава 8. Алмазный коготь
«Породистого жеребца, mon ami, не усмиряют сахаром. Сахар портит зубы и характер. Его берут в шенкеля, жёстко, до хруста рёбер, и показывают, кто в седле. И поверь, если порода верная, он не сбросит. Он полюбит эту тяжесть.»
— Из подслушанного разговора в конюшнях Лейб-гвардии Конного полка.
Петербург встретил меня так, как и подобает имперской столице: ледяным, пронизывающим до костей ветром с Невы, свинцовым небом, низко нависшим над городом, словно крышка гигантского котла, и гранитной, подавляющей строгостью. После разгульной, пьяной, деревянной Москвы этот город казался чертежом, начертанным рукой безумного архитектора-педанта. Здесь даже воздух пах иначе — не пирогами и уютным дымом, а морем, мокрым камнем и безжалостным регламентом.
Особняк генерала фон Витте на Английской набережной напоминал крепость. Массивный, серый, он всем своим видом говорил о незыблемости устоев. Лакей в ливрее, похожий на напудренную мумию, принял мой плащ. В его поклоне сквозило больше скрытого презрения, чем почтения к проигравшемуся дворянину. Он сообщил, что Его Превосходительство срочно вызван в Гатчину, ко Двору, но его дочь, Екатерина Андреевна, ожидает меня в малой гостиной.