Кристина подняла Настю за волосы и бросила на праздничный стол. Тарелки полетели пол, несколько бутылок упало, и вино потекло по скатерти и по этому молодому развратному телу. Кто-то закричал – «Давай, смелее, вот это шоу!». Кристина схватила запечатанную бутылку шампанского – тяжёлую, холодную – и что есть силы вонзила горлышком в пизду Насти. До упора. Настя завизжала так, что стали лопаться бокалы. Пробка вылетела из бутылки, и вино потекло по бёдрам. Крис крутила бутылку медленно, наслаждаясь каждым всхлипом.
– Это за каждый раз, когда ты заставляла меня глотать твою вонючую слизь, – шипит она.
Её оттолкнул какой-то парень. Она расстегнул штаны, поднял Настину голову и вогнал член в рот до упора. Он ебал её жёстко, безжалостно, и слюна и слёзы обильно текли по подбородку, смешиваясь с кровью из разбитой губы. Подошла Маша, невеста, задрала платье, села Насте на спину верхом и стала тереться пиздой о её позвоночник, оставляя влажные следы. «Так мы с тобой породнимся, мы же теперь практически сёстры», - хохотала она. Когда парень спустил сперму на лицо Насти, Маша пересела на лицо, прижимаясь всем своим немалым весом, заставляя лизать.
В очередь выстроились все гости. Музыка ревела. Сперма текла рекой. Подошли официанты. Один ворвался ей в жопу – без смазки, резко, разрывая анус. Настя выла, сотрясая стол и звала Кирилла, но его не было. Второй официант лёг на спину на стол, а ещё двое посадили Настю на него сверху и тут же один занял её рот, а второй ворвался в анус. Окружающие одобрительно кричали и хлопали в ладоши – «Давай, давай, ещё, ещё».
Когда официант спустил Насте в рот, его заменила одна из подруг Насти – она встала перед ней раком и прижалась задницей к лицу. Вторая взяла нож для торта и принялась водить лезвием по внутренней стороне бёдер Насти, оставляя тонкие красные полосы. Погас свет, и все ахнули, но музыка заиграла ещё оглушительнее, и кто-то уже принёс свечи. Он раздал их всем гостям, и те, кто стоял ближе к Насте, начал капать горячим воском на соски и клитор. Настя уже не кричала – только хрипела, тело её дрожало в судорогах.
Ведущий схватил микрофон, вгоняет его Насте в зад, как член и заорал: «А теперь споём для нашей дорогой Маши!» Маши? Кристина удивлённо осматривается. Да нет же, Маша уже сидит на своём месте, а Настю продолжают ебать толпой. Гости подхватывают, хором орут «Горько! Горько!», пока ведущий трахает жертву микрофоном. Все аплодируют стоя. Кто-то танцует вокруг стола, где Настя лежит в луже крови, спермы и шампанского – сломанная, уничтоженная, навсегда.
Кристина стоит в стороне и смотрит. Внутри – ничего. Ни жалости, ни радости, ни отвращения. Только пустота. И лёгкое, почти механическое тепло между ног – тело отреагировало на насилие возбуждением, как на команду. Она смотрит на свои руки, и они чистые. Но она знает: это она всё сделала. Это она наконец-то отомстила. Но это не заполнило дыру внутри.
Она проснулась от того, что «Горько!» кричали наяву. Молодые целовались. Свадьба продолжалась. Кристина по-прежнему чувствовала злорадную дрожь. И тут она осознала, от чего именно она проснулась. От спазма влагалищных мышц. От приснившегося унижения и мести её тело отозвалось влажным, тёплым возбуждением. Её тошнило от самой себя, но и это чувство было тусклым, приглушённым.
Дождавшись перерыва, она пошла в дамскую комнату. Выйдя из кабинки, она столкнулась лицом к лицу с Марией. Невеста. Жена её брата. Та, из-за которой Сергей от неё отвернулся. Маша смотрела на неё с лёгким недоумением и усталостью.
И тут в Кристине что-то сорвалось. Без мысли, без плана, движимая лишь клубком боли, злобы, ревности и странной, извращённой благодарности за тот сон, она резко шагнула вперёд, схватила Машу за затылок и впилась в её губы в безжалостный, влажный, глубокий поцелуй. Маша застыла в ступоре, её тело обмякло от шока, она не могла ни оттолкнуть, ни ответить.
Язык Кристины ворвался в рот Маши, как захватчик – грубо, властно, обвил её язык, прошёлся по нёбу, по зубам, по внутренней стороне щёк, собирая вкус помады, шампанского и чужой слюны. Она прижала Машу к стене, язык входил глубже, почти до горла, заставляя её давиться, но не отпуская. Кристина сосала её нижнюю губу, кусала до боли, потом верхнюю, язык снова внутрь – круговыми движениями, как будто трахала рот. Слюна текла по подбородкам обеих. Маша слабо сопротивлялась – шок парализовал её.
Кристина сама отпустила её. Губы невесты были размазаны помадой, в глазах – паника и непонимание.
– Ты меня ненавидишь, – тихо и отчётливо произнесла Кристина, вытирая рот тыльной стороной ладони. – А я тебя люблю, сестрёнка. Вот мы с тобой и породнились. Но не советую говорить о случившемся Серёже. Он предвзято относится к таким вот отношениям.
Она вышла из туалета. В зале к ней подошёл другой гость, друг Сергея, весёлый и уже изрядно пьяный. Он что-то ляпнул ей, нелепо заигрывая. Кристина посмотрела на него пустым взглядом, потом взяла за руку.
– Пойдём, – сказала она.
Она увела его в тёмные кусты за банкетным шатром, встала на колени на влажную землю и, не глядя ему в лицо, расстегнула ширинку. Член вывалился – полутвёрдый, пахнущий потом и одеколоном. Она взяла его в рот сразу глубоко, до горла, язык обвил головку, губы сжались плотно. Он ахнул, схватил её за волосы, начал толкаться. Вкус был солёный, горьковатый, с каким-то неизвестным привкусом. Кристина работала механически: язык по всей длине, губы скользили вверх-вниз, одна рука сжимала основание, вторая массировала яйца. Он стонал, трахал её рот, слюна текла по подбородку, капала на платье. Кто-то прошёл мимо, свет фонарика скользнул по кустам, парень замер, но девушка не остановилась – только глубже взяла, до рвотного рефлекса. Прохожий хмыкнул, отвернулся и ушёл. Парень кончил – густо, горячо, прямо в горло, она проглотила всё, не морщась, вытерла рот и встала. Он попробовал обнять её, что-то сказать – она его оттолкнула, вошла в зал, схватила бутылку и стала жадно пить из горлышка…
На следующий день Кристина проснулась у себя в комнате с ощущением, что её череп набили свинцовой стружкой, а рот прополоскали кислотой. Каждый стук сердца отдавался в висках глухой, раскатистой болью. Похмелье было не просто сильным – оно было карающим, будто сама вселенная выставляла ей счёт за вчерашнее злорадство, мстительный сон, поцелуй с Машей и холодный, механический минет в кустах.
Она лежала и смотрела в потолок своей старой комнаты, слушая, как за стеной мама возится на кухне. Пахло кофе и чем-то жареным. Это был знакомый, родной и безжалостный запах детского утра и безопасности. И от этого стало ещё горше.
Ей отчаянно хотелось остаться. Хоть на день, хоть на два. Уцепиться за этот клочок прошлого, где она ещё могла быть той, прежней Крис. И больше всего ей хотелось побыть с Олегом. Последний из братьев, кто смотрел на неё не с осуждением, не с холодной вежливостью, а с прежней, безоговорочной любовью. Он один, казалось, не заметил трещин, разросшихся в их семье.
Она с трудом поднялась с кровати и, пошатываясь, вышла в коридор. Дверь в комнату Олега была приоткрыта. Он лежал на спине, лицо серо-зелёного оттенка, на лбу – холодная тряпка. Он смотрел в потолок мутными, страдальческими глазами, и его дыхание было тяжёлым и прерывистым.
«Олег…» – хрипло начала она.
Он медленно, с видимым усилием повернул к ней голову. В его глазах не было света, только физическая боль и желание, чтобы всё это поскорее закончилось.
– Крис… – просипел он. – Голова… раскалывается.
Он попытался улыбнуться, но получилась лишь жалкая гримаса. Он был здесь, в двух шагах, её якорь, её последняя надежда. Но он был в другом измерении, в измерении похмельной агонии, и дотянуться до него было невозможно.
Ждать его выздоровления сил не было. Вообще сил не было. Она постояла ещё минуту, глядя, как он закрывает глаза, снова погружаясь в свои мучения. Потом развернулась и, не сказав ни слова, побрела обратно в комнату.
Вечером Кристина сидела в электричке, увозящей её обратно в город. Она прижалась лбом к холодному стеклу, глядя на мелькающие за окном дачи и перелески. В ушах ещё стоял хруст костей и дикий вопль Насти. Во рту – горечь не прошедшего похмелья. В горле – комок от несказанных слов прощания Олегу.
Она сбежала. Снова. Но на этот раз она понимала, что бежит не от Насти и не от семьи. Она бежала от самой себя. А от себя, как она с ужасом понимала, спрятаться невозможно.
