Тропинка вывела её на небольшую прогалину, где солнечный свет лился рекой, а трава была высокой и сочной. Летний лес дышал теплом и лёгкостью. Солнце пробивалось сквозь густую листву берёз, рисуя золотистые пятна на траве. Воздух был пропитан ароматом полевых цветов и влажной земли. Лариса шагала по едва заметной тропинке, её корзинка покачивалась на сгибе локтя, наполовину заполненная пучками зверобоя, ромашки и несколькими крепкими маслятами. Ей было чуть за тридцать, тело стройное и гибкое от частых прогулок, кожа слегка загорелая, с россыпью веснушек на носу и плечах. Волосы цвета ночи собраны в свободный хвост, из которого выбивались пряди, липнущие к шее от лёгкого пота. На ней было простое ситцевое платье в мелкий цветочек — подол до колен, с тонкими бретельками, что подчёркивали изгиб плеч и ее крупную мягкую грудь. В корзнике лежала потрёпанная записная книжка бабушки, страницы которой пожелтели от времени, а на обложке выцветшими чернилами было выведено: "Травы и грибы". Лариса то и дело доставала её, сверяясь с рисунками и описаниями.
Лариса остановилась, прищурившись: посреди полянки росла целая семейка грибов, каких она раньше не видела. Они торчали из земли пучками, как будто нарочно выстроившись в круг, и каждый был странно... антропоморфным. Длинные ножки, с маленькими шляпками наверху. Но больше всего поражала форма — они напоминали члены, полуутвердевшие, готовые к подвигам члены. Лариса замерла, чувствуя, как щёки краснеют. "Что за чертовщина?" — подумала она, но любопытство пересилило. Она опустилась на корточки, корзинка шлёпнулась в траву, и протянула руку к ближайшему грибу. Кожица его была прохладной и упругой, но с лёгкой пульсацией под пальцами — или это ей показалось?
Она потянула, пытаясь вырвать его из земли, но гриб не поддавался. Ножка гнулась, эластичная, как резина, возвращаясь в исходное положение. Лариса хмыкнула, надавливая сильнее — он изогнулся, но корень держался крепко, уходя вглубь почвы. "Да что ты такое упрямое?" — пробормотала она, раскапывая землю пальцами, но гриб кажется и не кончался. Она раскопала воронку почти в ладонь глубиной, не нашла никаких признаков грибницы. Гриб казалось уходил глубоко-глубоко под землю. Она села на пятки, оттряхнула руки и достала записную книжку. Листая страницы, она нашла раздел о грибах — бабушкин почерк, аккуратный и уверенный: "Срамотник (Phallus impudicus). Растёт в тенистых местах, плодовое тело фаллической формы.» Рядом карандашом было выведено примечание, которым бабушка обычно записывала волшебные свойства растений: «Не рвать — они живые. Раз в семь лет на Велесов день духи земли просыпаются…". Лариса моргнула, перечитывая дальше: "… сезон оплодотворения. Грибы сидят и ждут одиноких спутниц, чтобы обогатиться их энергией. Эффект: омоложение, бодрость". Бабушка была агрономом и травницей, поэтому в ее записях смешивался научный подход и знания, которые она получила от своей бабки. "Интересно, Если их нельзя рвать, солить, сушить или варить, как бабушка узнала об эффекте грибов?»
Лариса наклонила голову и посмотрела на грибы, она не смогла отвести глаз от полянки. Они прислушалась к ощущениям воздух вокруг них казался гуще, теплее, с лёгким мускусным ароматом, от которого в носу покалывало. Лариса выбрала один — про себя окрестила его "боровичком". Он был толще других в средней части, а шляпка маленькая, коричневатая, слегка сморщенная. Она наклонилась ближе, тронула пальцем — поверхность гладкая, типично грибная. Поднесла к носу: запах землистый, с примесью соли и чего-то животного. Язык сам высунулся, коснулся шляпки — вкус солоноватый, как пот на коже после бега. И вдруг гриб отозвался: ножка напряглась, удлинилась на пару сантиметров, стала твёрже, шляпка покраснела, набухла, смягчаясь. Лариса отдёрнула руку, но поздно. "Чёрт, что это?" — прошептала она, оглядываясь по сторонам. Полянка была пуста, лес шумел листвой, птицы пели вдалеке. Смущение кольнуло, но оно быстро сменилось любопытством — и желанием. Корзинка полетела в траву, Лариса приподняла подол платья, стянула трусики до щиколоток и, не раздеваясь дальше, опустилась к "боровичку". Она прижала гриб к своей мокрой киске и слегка потерла. Гриб отозвался увеличиваясь в размерах и твердее. Лариса сдвинулась вперед и головка, раздвинув губки вошла легко, ножка скользнула внутрь на половину длины. Ощущение было странным — не твёрдым, как камень, а упругим, подстраивающимся под неё.
Она замерла, проверяя: внутри прохладно, но приятно. Лариса начала двигать бедрами медленно, поднимаясь и опускаясь, платье задралось к бёдрам. Гриб реагировал — увеличивался внутри, растягивая её вширь, заполняя сантиметр за сантиметром. Стенки влагалища обхватывали его плотно, чувствуя его рост. Вокруг нее задвигались другие грибы — они высовывались из земли, как будто почуяв её, ножки напрягались, шляпки краснели. Лариса протянула руки, погладила ближайшие: "Вы мои хорошие", — прошептала она, пальцы скользнули по гладкой коже. Взяв по одному в каждую руку, она сжала и начала их потихоньку гладить — хватило нескольких движений вверх-вниз, и они лопнули, выпустив облачко золотой пыльцы. Пыльца осела на кожу, как блестки, искрясь на солнце, прилипая к рукам, лицу и груди, груди. Лариса чихнула и засмеялась — звонко, беззаботно, — и схватила ещё пару, чувствуя, как пыльца теплеет на теле, впитывается, заставляя кровь бежать быстрее. Она перебирала грибы руками, оказавшись в облаке золотого тумана. Её движения ускорились, бедра испачкались и хлопали о землю, гриб внутри рос, доходя до предела — ещё чуть-чуть, и было бы слишком тесно, слишком полно.
Удовольствие накатывало волнами, как прилив, смывая мысли. Тело горело, но не от жары — от внутри, от того, как гриб пульсировал, подстраиваясь под ритм, посылая искры по нервам. Лариса потеряла счёт времени, мир сузился до ощущения растяжения, скольжения, давления на стенки. Кожа зудела от пыльцы, соски затвердели под платьем, трусики болтались на лодыжках. Она стонала громко, не сдерживаясь — голос эхом разнёсся по лесу, вспугнув стаю птиц, что с криком взмыли в небо. Руки сжимали два гриба крепче, двигая ими в такт бёдрам, чувствуя, как они набухают, теплеют. Волны удовольствия нарастали, тело дрожало, пот лился по спине, смешиваясь с пыльцой в липкую плёнку. Это было как полёт — лёгкий, бесконечный, где каждый толчок отзывался эхом в голове, заставляя забыть обо всём.
В предпоследнем рывке Лариса вдавила бёдра до земли, пизда сжалась вокруг гриба судорожно, растягиваясь до боли-сладости, пока он не упёрся в самую глубину, пульсируя, как живое сердце. Она заорала, пальцы вонзились в ножки грибов в руках — те лопнули первыми, золотая пыльца брызнула фонтаном, осыпая лицо, грудь, живот. Лоно вспыхнула, сжимаясь волнами, выдавливая сок по ножке внутри, ее бёдра затрястись в ритме, который она не контролировала. Гриб внутри лопнул последним — пыльца хлынула внутрь, заполняя, смешиваясь с её влагой, вытекая наружу золотыми каплями по бедрам. Лариса рухнула назад, платье задралось, трусики спущены, мокрое лицо в золотой пыли горело как после бани. Она лежала в облаке стелящегося по земле золотого тумана, грудь вздымалась, дыхание рваное, лес вокруг затих, только сердце стучало в ушах. Минуты тянулись, пока силы не вернулись — не все, но достаточно, чтобы сесть, улыбнуться и подумать: "Бабушка не врала". Лариса потянулась за корзинкой, никаких признаков грибов уже не было. Мышцы звенели силой. Тело ощущалось легким, как перышко. Лето продолжалось, и лес шептал: возвращайся.
