Они отдышались.
– Скажи мне, чего ты хочешь больше всего на свете прямо сейчас?
– Я хочу есть, – честно ответила Лана.
Старуха замерла, потом громко рассмеялась и крепко обняла её.
– Боже мой, какая же я эгоистка! Прости меня, дуру старую. В погоне за удовольствием забыла о нормальных потребностях моей девочки.
Она дёрнула за шнурок звонка. Почти мгновенно появилась сонная Лиза.
– Принеси нам ужин. Что-нибудь лёгкое, но сытное. И фруктов. И бутылку того совиньона блана, что привозили на прошлой неделе.
Они ели с одной тарелки, кормили друг друга пальцами, смеялись, слизывали соус с губ друг дружки. Лана выпила два бокала – лёгкое, приятное опьянение. Когда Анна Григорьевна снова притянула её к себе, тело отозвалось неожиданно сильной страстью. Они целовались минут десять со стонами. Наконец бабуля вновь взяла уже знакомый страпон.
– Надень-ка его, моя девочка, – хрипло прошептала она, голос дрожал от предвкушения. – И выеби свою старую блядину в задницу так, чтобы я кричала до утра.
Лана встала на колени, дрожащими руками пристегнула ремни. Тяжёлый силиконовый член качнулся между её бёдер, холодный и угрожающий. Анна Григорьевна уже стояла на четвереньках посреди огромной кровати: спина прогнута, дряблые ягодицы раздвинуты руками, морщинистый анус подрагивал, приглашая. Седые волосы на лобке прилипли от соков, вся промежность блестела.
Лана подошла сзади, провела головкой страпона по складкам, потом приставила к тёмному колечку и медленно надавила. Анна Григорьевна выдохнула протяжно, почти завыла, когда головка вошла внутрь.
– Давай… глубже… не жалей старую жопу…
Лана толкнулась вперёд. Страпон вошёл на треть, потом на половину. Старуха задрожала, бёдра её затряслись, она подалась назад, насаживаясь сама. Лана схватила её за бёдра – кожа была мягкая, дряблая, пальцы проваливались – и начала трахать: сначала медленно, растягивая, потом всё быстрее и жёстче. Каждый толчок сопровождался громким шлепком её бёдер о старческие ягодицы. Анна Григорьевна стонала в подушку, потом выгибалась и кричала в голос:
– Сильнее! Ещё! Разъеби мне задницу, деточка! Я твоя сука, твоя старая блядь!
Лана вошла в раж. Она долбила старуху так, что кровать скрипела и двигалась по паркету. Пот стекал по спине Ланы, капал на простынь. Анна Григорьевна уже не могла говорить – только хрипела и выла каждый раз, когда страпон входил до упора, растягивая её до предела.
Через несколько минут она кончила – резко, всей спиной выгибаясь, анус судорожно сжался вокруг силиконового члена, и из её киски брызнула струя. Лана не останавливалась, продолжала трахать её сквозь оргазм, пока старуха не рухнула лицом в подушку, дрожа всем телом.
– Теперь моя очередь, – прохрипела Анна Григорьевна, поднимаясь. Глаза её горели тёмным, почти звериным огнём.
Она сняла с Ланы страпон, надела его сама – чёрные ремни красиво легли на её морщинистые бёдра. Потом надела тонкую латексную перчатку, выдавила на пальцы густую смазку и подошла к Лане сзади.
– На четвереньки, моя красавица. Пора напомнить твоей попке, кто здесь хозяйка.
Лана послушно встала. Анна Григорьевна сначала просто провела пальцами по ягодицам, потом раздвинула их и прижалась губами – поцеловала анус, вылизала его медленно, глубоко. Лана застонала. Потом один палец вошёл внутрь – легко, привычно. Второй. Третий. Четвёртый. Лана задрожала, вцепилась в простыни.
– Расслабься, деточка… сейчас будет больно и очень сладко.
Пятый палец вошёл – вся кисть до запястья медленно, неумолимо проникла в Лану. Та закричала в подушку, тело её выгнулось дугой. Анна Григорьевна начала двигать рукой – медленно вращать, растягивать, потом вытаскивать почти полностью и снова входить. Лана текла, стонала, плакала от переполняющих ощущений.
Потом старуха вытащила руку, вытерла её о простыню и вошла страпоном – резко, до упора. Лана вскрикнула. Анна Григорьевна схватила её за волосы, откинула голову назад и начала трахать жёстко, глубоко, безжалостно. Другую руку, не ту, которой она разрабатывала очко, она совала девушке в рот.
– Соси, детка… попробуй свою попку на моих пальцах…
Лана жадно облизывала, глотала, стонала вокруг пальцев, пока страпон долбил её с другой стороны. Она кончила дважды – первый раз быстро, второй раз долго, почти теряя сознание, когда всё тело её билось в судорогах.
Когда Анна Григорьевна наконец вытащила страпон, обе рухнули на кровать, тяжело дыша. Но старуха не дала передышки.
– Ложись на спину, – приказала она. – Хочу твои сисечки.
Они снова легли в 69, но теперь лицом к грудям друг друга. Лана уткнулась в обвисшие, тяжёлые груди Анны Григорьевны – кожа была мягкая, морщинистая, соски большие, тёмно-коричневые, уже твёрдые. Она взяла один в рот, пососала, прикусила, потом второй. Анна Григорьевна вцепилась в молодые упругие груди Ланы – сжала их, покрутила соски пальцами, потом впилась ртом: сосала жадно, громко, оставляя красные следы зубов.
Они лизали, кусали, тянули соски зубами, мяли груди руками, пока молоко не начало бы бежать, если бы могло. Лана чувствовала, как старуха дрожит от каждого прикосновения к её старым, чувствительным соскам, и это заводило её ещё сильнее. Анна Григорьевна стонала прямо в грудь Ланы, кусала её за сосок и шептала:
– Ты моя… навсегда моя… я тебя никогда не отпущу…
Когда первые лучи пробились сквозь шторы, Анна Григорьевна заметила тяжелеющие веки Ланы.
– Тебе хочется спать, детка? Прости, я снова увлеклась. Спи, спи, моя хорошая. Пока ты здесь, я сделаю так, чтобы тебе было хорошо.
Её голос и руки, гладящие спину, убаюкали Лану.
Ей снилось, что она стоит в огромном бальном зале интерната, но вместо паркета – тёплая вязкая вода по колено. Шепот из репродукторов: «Целка… сучка… распечатаем…» По воде плывут синяя ручка Кошмарты, хлыст Гадюшки, клизма Татьяны Сергеевны. В конце зала – три трона. Кошмарта с множеством глаз-насекомых. Гадюшка в проводах. Татьяна Сергеевна в окровавленном халате.
– Ты думала, ты сбежала? Мы везде. Мы – это ты.
Лана посмотрела на свои руки – в крови. В зеркале – не она, а Анна Григорьевна, превращающаяся в огромного паука, плетущего паутину, в которой бьются все девочки интерната.
Вдруг паутина исчезла. Лана оказалась голая посреди зала, а вместо трона перед ней – огромная кровать. На ней лежала Анна Григорьевна, но уже не старуха – молодая, с идеальным телом, но с огромными чёрными паучьими глазами.
– Иди ко мне, моя девочка, – прошептала она голосом, от которого всё внутри Ланы похолодело. Но ослушаться своей благодетельницы она не посмела. Паучиха-Аня схватила её, одним движением уложила на спину и впилась в её грудь – зубы прокололи соски, но вместо боли – волны нестерпимого удовольствия. Из проколов потекло молоко, смешанное с кровью, и Анна Григорьевна жадно пила. Внизу восемь тонких паучьих лап раздвинули ноги Ланы, и из живота паучихи выдвинулся огромный, чёрный, блестящий член-яйцеклад. Он вошёл в Лану одним движением – до матки, до разрыва – и начал пульсировать, закачивая внутрь что-то горячее, живое. Лана кричала от страха и оргазма, который длился бесконечно. Паучиха целовала её в губы, и каждый поцелуй вытягивал из Ланы воспоминания: первый раз с Кошмартой, хлыст Гадюшки, клизмы Татьяны Сергеевны – всё превращалось в удовольствие, в сладкую боль.
– Теперь ты навсегда моя, – шептала паучиха, откладывая в неё яйца одно за другим. – И никогда не уйдёшь.
Лана проснулась с криком. Анна Григорьевна уже обнимала её.
– Кошмар? Всё хорошо, детка, ты здесь, в безопасности.
Принесли воду. Лана выпила – знакомый солоноватый привкус успокоительного. Но теперь он не пугал. Спокойствие разливалось по телу. Старуха целовала её лоб, веки, губы.
– Спи, моя прекрасная девочка. Теперь ты дома.
Лана снова погрузилась в сон. На этот раз – без сновидений.
Она проснулась днём от ласк Анны Григорьевна, которая тихонько целовала её грудь. Часы показывали начало второго.
- Ты проснулась, моя красавица? Ах ты, соня-засоня. Дай я тебя обниму.
Она крепко поцеловала девушку в губы и вернулась к её груди. Она брала сосок в рот целиком, обхватывала губами, потом отпускала и лизала языком только самый кончик – лёгкими, быстрыми движениями, будто крылья бабочки. Потом снова втягивала глубоко, присасывалась, слегка покусывала, тянула зубами, пока сосок не становился твёрдым и болезненно-чувствительным. Левой рукой она ласкала вторую грудь – щипковыми движениями, сжимала, отпускала, перекатывала сосок между пальцами. Правая рука лежала на животе Ланы и медленно спускалась ниже, но не трогала клитор – только дразнила, проводила по внутренним бёдрам.
Лана горела от возбуждения. Она никогда не думала, что грудь может быть такой горячей. Живот ныл от перевозбуждения, киска текла так сильно, что простыня под ней стала мокрой. Она стонала, выгибалась, хватала старуху за волосы.
– Господи… Анна Григорьевна… я сейчас сойду с ума…
Старуха подняла голову, увидела, как Лана дрожит, как соски стали ярко-красными, как бёдра сами раздвигаются в поисках прикосновения, и глаза её расширились от удивления и торжества.
– Боже мой… ты течёшь от одних сисек? Никогда не видела такого… Моя девочка, ты создана для удовольствия.
Она легла на бок, лицом к промежности Ланы, а сама подтянула колено, открывая свою. Они одновременно припали друг к другу ртами. Язык Анны Григорьевны был точен и беспощаден – он знал каждый миллиметр, каждую складочку. Лана лизала старуху жадно, почти злобно, будто мстила за собственное возбуждение и за страшный сон. Они кончили почти одновременно – громко, долго, вцепившись друг в друга руками и ногами.
