Когда дрожь утихла, Анна Григорьевна прижала Лану к себе и прошептала:
– Я люблю тебя, моя девочка. Проси у меня что угодно.
- Я люблю тебя, моя девочка. Проси у меня что хочешь.
- Анна Григорьевна, - подумав, заговорила Лана.
- Да, детка.
- Насколько вы влиятельны на учителей?
- Да я их в бараний рог скручу, если скажешь.
- Анна Григорьевна… нельзя ли сделать так, чтобы они перестали нас мучить?
– Потому что именно оттуда, из этого ада, ты пришла ко мне такой – сломанной, голодной, готовой на всё. Если я сейчас разрушу систему, такие, как ты, перестанут появляться. А я хочу ещё. Много. Я коллекционирую вас, моих разбитых птичек. Ты – первая, кого я забрала навсегда. Остальные будут прилетать ко мне по одной. Понимаешь?
Лана зарыдала – громко, безутешно. Она рассказала всё: про синюю ручку Кошмарты, которую та вставляла ей в уретру, про хлыст Гадюшки, про домогательства Татьяны Сергеевны, про новогоднюю оргию.
Анна Григорьевна слушала, гладила её по волосам, а потом прижала к груди и ответила.
– Слушай меня внимательно. Тебя – тебя лично – больше никто и пальцем не тронет. Клянусь тебе. Но система останется. Потому что без неё не будет следующих таких, как ты. А вы мне нужны. Благодаря вам я старею не так быстро.
Лана плакала уже тише, уткнувшись в её морщинистую шею. Внутри всё перемешалось: ужас, благодарность, и страх.
– Отдыхай, моя птичка, – прошептала Анна Григорьевна, целуя её солёные от слёз губы. – У нас ещё есть пара дней для удовольствия.
